ВОЙНА
   Утро воскресенья 22 июня 1941 года было чудесное. Небольшая компания собралась отметить окончание школы. Хотя я был студентом третьего курса ЛГУ, но у меня в этой компании были друзья, и я присоединился к ним. Мы танцевали, веселились от души. Вдруг вошел хозяин квартиры и сообщил нам, что фашисты бомбили наши города, что началась война. Мы разошлись подавленные. Так война вошла в мою жизнь.
    К этому времени я сдал все экзамены кроме теории вероятностей, но экзаменационная сессия прервалась. Студенты старших курсов не подлежали мобилизации, и через некоторое время я оказался с некоторыми из однокурсников на строительстве аэродромов. Мы удаляли камни с будущих посадочных площадок. Камни поменьше мы носили или откатывали в сторону, большие камни зарывали. Многие события тех дней я давно забыл, но некоторые врезались в память на всю жизнь. Как-то нам попался особенно большой камень, примерно 3х3х1,5 метра. Нам пришлось не только рыть яму около того камня, но и подрываться под него. Это было очень опасно. Надо было достаточно далеко подрыться, чтобы мы смогли свалить камень в яму, но так, что бы он не свалился сам и не накрыл наших ребят. Одни подрывались под камень, другие следили за камнем наверху. Вдруг камень зашевелился, мы закричали, и те, кто подрывался под камень, выскочили из-под него, но из ямы не успели вылезти. Камень свалился в яму, встал вертикально и ... остановился. Если бы он продолжил свое движение, то он накрыл бы наших ребят в яме. Ноги мои стали ватными.
    Мы жили коммуной, собрали вместе все привезенные продукты и готовили общую еду. Я не помню, что мы ели, но какао с шоколадом, которые варили в ведре, вспоминаю с удовольствием. Молоко мы имели в избытке. Мимо нас гнали стада, и можно было доить любую корову. А однажды нам достался захромавший козленок.
   В один прекрасный день к нам приехали какие-то люди и стали поодиночке беседовать с нашими ребятами. Дошла очередь и до меня. Оказалось, что организуются партизанские отряды, которые уйдут действовать в Ленинградской области. Мне предложили вступить в один из этих отрядов. К этому времени я уже окончательно "заболел" математикой, мечтал продолжить учебу, но чувство долга взяло верх, и я согласился. Всех согласившихся вернули в Ленинград. Нас не сразу отправили в действующий отряд, около месяца обучали партизанской тактике, владению холодным и стрелковым оружием, подрывному делу. За это время я договорился с Сергеем Натановичем Бернштейном и сдал последний экзамен, став, таким образом, студентом четвертого курса.
   Перед отправкой на будущие базы нас собрали и спросили, нет ли желающих остаться. Таковых не оказалось. Нас погрузили на грузовики, и довольно большая колонна тронулась в сторону Гатчины. Всего нас было около 300 человек, из них 44 студента ЛГУ, с матмех факультета было 7 человек. Проехали Гатчину и заметили в воздухе немецкие самолеты. Колонна свернула в лесок и замаскировалась. Все сошли с грузовиков. Я тоже сошел и лег на травку ... . Когда я проснулся, вокруг никого не было. Все уехали без меня. Я пострелял в воздух, никакого эффекта.
   Положение мое было не из приятных. Я оказался в прифронтовой зоне без документов. Вышел на дорогу, остановил грузовик, идущий в сторону Гатчины, попросил водителя не сдавать меня патрулям, отвезти к коменданту Гатчины. Комендант Гатчины сам кончал ЛГУ, он знал о нашей колонне, поговорил со мной и дал мне направление в Ленинград в штаб партизанских отрядов. В штабе мне предложили ждать возвращения отряда и вернули паспорт. Я оказался пока в ополчении в качестве командира пулеметного взвода. Вечером я изучал станковый пулемет, а утром следующего дня учил других. Наконец я узнал, что остатки разгромленных отрядов вернулись в Ленинград и готовится к новому походу сводный отряд. Меня немедленно, без каких-либо формальностей, включили в этот отряд (Дорофеева). В отряде были и студенты ЛГУ, но с матмеха - только я, так как пять матмеховцев (Башилов Г.А., Барменков В.Н., Иохт Л.Н., Мищенко Н.П., Покидов В.С.) погибли в первом походе, а судьба одного (Богданова Ю.С.) была в то время неизвестна.
    Отряд должен был действовать в треугольнике железных дорог Тосно-Шапки-Ушаки. Попасть туда через Ленинградский фронт было уже невозможно, оставалась только возможность перехода через болота Волховского фронта, но для этого надо было сперва переправиться через Ладожское озеро. На Финляндском вокзале мы, прежде всего, попали под бомбежку. На поезде через Ржевку, которую периодически обстреливали, добрались до Ладожского озера. Не помню, как мы погрузились на пароход, но выгрузка была весьма драматичной.
    Ночь, вдали горят какие-то поселки, пароход не может подойти к берегу - слишком мелко. Поочередно (нас было 36 человек) забираемся в большую лодку, из нее в шестерку, но и она не может подойти к берегу, поэтому вылезаем в холодную воду. Кругом камыши и берега не видно, бредем по воде наугад. Вдобавок я по глупости решил не мочить сапоги, снял их и повесил на шею. Но в ледяной воде ноги сразу потеряли чувствительность, стали скользить, и я несколько раз окунулся с головой. Кое-как выбрались на берег, но чей это берег, наш или немецкий? Я весь мокрый, зуб на зуб не попадает, а идти дальше опасно, надо начала выяснить, куда мы попали. Выручает выданная нам в Ленинграде противопростудная настойка водки. Я выпил (впервые в жизни!) глоток водки, стало жарко, я надел сухое белье и на другой день даже не чихнул. Берег оказался нашим, мы попали в тепло, нас накормили, и жизнь снова стала прекрасной!
    Нас снабдили всем необходимым, дали сухари, толовые шашки, взрыватели и, на этот раз, противожелудочную настойку водки. Через несколько дней мы благополучно перешли фронт в районе 5-го поселка и, наконец, попали в нашу зону действия. На этот раз был учтен печальный опыт нашего первого (без меня!) похода. Тогда отряды, а их было в то время десять, долго находились в одном месте, размещаясь в землянках. Естественно, что немцы довольно быстро обнаружили их и был послан карательный отряд. На этот раз ни о каких землянках не было и речи, отряд был постоянно в движении, каждый раз меняя место ночевки. Потерь на этот раз не было - отряд был меньше, и на одном месте мы долго не оставались. Но не было и землянок, в которых наши ребята находились в первом походе, ночевали прямо на снегу. Под плащ-палаткой самому-то можно было нагреться, но ноги замерзали, и утром приходилось топать, чтобы они немного отошли. Плохо было и с питанием, мы голодали, и только раз добыли корову. Мои сухари перемешались с толом, стали горькими, такими их и грыз. Было много клюквы и брусники, во время одной из разведок я с ними переусердствовал, и пригодилась противожелудочная водка. Это был второй в моей жизни глоток водки!
   Связь со штабом наших партизанских отрядов осуществлялась по радио. По радио мы получали задания, а примерно через месяц, в октябре, мы получили приказ о возвращении назад и благополучно без потерь перешли фронт обратно. Мы дорвались, наконец, до еды. Мне теперь трудно поверить, но я съел пять обедов, не отходя от стола: пять тарелок горохового супа и пять порций манной каши. Правда пятую порцию манной каши я доел после получасовой передышки. Все это без особых последствий.
    Однако с ногами было плохо - в походе они были обморожены. Сильное обморожение ног получили еще шесть бойцов отряда и всех нас отправили в госпиталь Тихвина. Некоторое время мы лечились там. Это позволило мне написать письма маме, которая была эвакуирована с заводом под Казань, и бабушке в Ленинград. От мамы я получил ответное письмо, а от бабушки нет. Я написал еще одно письмо маме. В это время немцы начали наступление на Тихвин, взяли его, так что мама получила мое письмо из госпиталя уже после того, как Советское Информбюро сообщило об оставлении Тихвина нашими войсками. Можно представить, как переживала мама все это. Мы еле унесли из Тихвина свои обмороженные ноги. Мы были "ходячими" и потому добирались до предписанного нам госпиталя Вологды самостоятельно в попутных товарных вагонах, еще сильнее отморозив ноги. Попав в госпиталь Вологды, я сразу сообщил маме, то я жив, но не очень здоров. В Вологде, в э.г. 1371, нас окончательно вылечили, но обратно в партизаны не вернули, а просто отправили в 34 запасной стрелковый полк в той же Вологде. Этим, в конце 1941 года, закончилась моя партизанская эпопея и началась служба в армии.
   У меня не было никаких военных документов, только справка из госпиталя, в которой было сказано, что я бывший студент и бывший партизан. Поэтому начальство не отправило меня сразу на фронт, а подержало некоторое время в полку в Вологде с тем, чтобы отправить затем в военное училище. В этом запасном полку была скука смертная, в нем не учили, а просто формировали маршевые батальоны для пополнения фронтовых частей. Здесь, от скуки, я первые начал курить. До этого я все получаемое курево отдавал. Сначала нам давали хорошие папиросы, например, "Беломорканал" Ленинградской фабрики Урицкого (эти папиросы славились по всей стране), затем папиросы похуже, например, "Ракета", которые мы называли "смерть мухам и комарам", потом нас стали снабжать махоркой и, наконец, не стали давать ничего. В бытность мою в Вологде махорку еще давали, так что с нее я и начал свое курение. Спичек у нас практически не было, поэтому прикуривали друг у друга, во время же ночного дежурства делали длиннющие самокрутки, чтобы надолго хватало. Несколько позже в ходу стали огниво (кресало) и трут. Огниво - для высекания искры, трут начинал тлеть от попавшей на него искры, от тлеющего трута можно было прикуривать. В качестве трута использовался обугленный фитиль или же, что предпочтительнее, обугленная без доступа воздуха вата в банке от гуталина. Пользуясь тем, что в госпитале мне дали дубленку, а от партизанской экипировки у меня осталась офицерская планшетка, я храбро уходил из расположения полка в городскую библиотеку. В библиотеке мне давали книги с собой, в частности я достал там книгу Зейферта и Трельфалля "Топология", которую я начал досконально изучать, так как заинтересовался этой областью математики еще в начале третьего курса.
   В феврале 1942 года меня направили, наконец, в военное училище, именно в Лепельское пехотное училище, которое было эвакуировано в свое время из Лепеля в Череповец. Таким образом, оказался в Череповце. Это был в то время небольшой город. Училище было расположено на его окраине, недалеко от железнодорожного моста. Начало моего пребывания в училище было неудачным. Меня зачислили сначала в минометную роту (по-видимому как математика), но почему-то я там не прижился и меня перевели в пулеметную роту. Здесь я оказался настолько к месту (ведь станковый пулемет я хорошо изучил в батальоне народного ополчения), что мне дали возможность проучиться целых семь месяцев. Как правило, курсантов отправляли из училища на фронт младшими командирами после двух-трех месяцев обучения, меня же выпустили из училища командиром пулеметного взвода в звании лейтенанта. Эти семь месяцев пребывания в училище я запомнил навсегда. Дело не только в больших физических нагрузках, хотя тот кто таскал на своих плечах станок пулемета об этом никогда не забудет, дело в проблеме питания. В начале лета что-то произошло со снабжением училища, и нас стали просто морить голодом. Вот типичное "меню" того времени: завтрак - половина сухаря и кусочек селедки, обед - мучная баланда, половина сухаря и кусочек селедки, ужин - повторение завтрака. После двух-трех недель такого питания нас и в поле перестали выводить. При этом заядлые курильщики (я к ним не принадлежал) меняли свои сухари на махорку. Ближе к концу моего пребывания в училище питание наладилось, и все мы снова вошли в форму. В сентябре я окончил училище, мне навесили кубари (погоны были введены позже) и я стал ждать отправки на фронт. Но либо на фронте в то время не было нужды в офицерах, либо кто-то в отделе кадров Архангельского военного округа решил меня придержать, но оказался я в 68-м запасном стрелковом полку в городе Грязовце под Вологдой в должности командира пулеметного взвода. Этот полк, в отличие от запасного полка , в котором я пребывал в Вологде до отправки в училище, был учебным полком, в частности в том полку готовили пулеметчиков. Курс обучения был довольно серьезным, с полевыми занятиями и большим числом упражнений в стрельбе из винтовки и станкового пулемета. Не обходилось и без казусов. После каждой учебной стрельбы все станковые пулеметы моего взвода устанавливались в отведенной для них комнате. Обычно после стрельб я проверял их состояние. Однажды я увидел, что у одного пулемета курок оказался не спущенным. Я приказал привести пулемет в порядок. Командир отделения, недолго думая, нажал на гашетку и ... раздался выстрел. Оказалось, что в стволе пулемета оставался патрон. Хорошо, что никого не задело.
   Жил я здесь уже не в казарме, а снимал комнату в частной квартире недалеко от расположения полка. После занятий я мог свободно распоряжаться своим временем. По-видимому, я продолжал свои занятия математикой (Зейферт и Трельфалль был со мной), хотя этого я не помню, но хорошо помню, что я ходил на лыжах, иногда довольно далеко, и играл в шахматы. В шахматы я играл довольно успешно и даже посылался полком в командировку в Вологду для участия в командных соревнованиях. Ходил я также в клуб на танцы, в общем вел сугубо мирную жизнь. Такая жизнь продолжалась до апреля 1943 года. Я, по-видимому, был на каком-то особом учете, так как меня отправили и на этот раз не на фронт, а на офицерские курсы "Выстрел" под Архангельском в Исакогорке. Я впервые встретился с такими улицами и такими дорогами, как в Архангельске и его окрестностях - это деревянные улицы и деревянные дороги. Вообще, у меня сложилось впечатление, что почти весь Архангельск стоит на дереве. Соломбала, например, вся стоит на щепе, которой засыпано болото, Исакогорка соединена с Архангельском деревянной дорогой, то есть все дорожное полотно на всем протяжении дороги состоит из к чему-то прибитых толстых досок. По моим воспоминаниям в Архангельске той поры было всего три улицы, идущие вдоль Двины, из них только набережная не была деревянной. Везде были устроены специальные места для курения, так как на ходу курить было опасно - кругом дерево, можно устроить пожар!
   Снова началась учеба, но теперь уже на уровне пулеметной роты. Классные и полевые занятия по тактике боевых действий пулеметного расчета, пулеметного взвода, пулеметной роты, общетактические занятия, стрельбы, работа с материальной частью и строевые занятия. Шагистика без конца, "разговорчики в строю", "за-апевай!", "строевы-ым марш" и все это по деревянным дорогам так, что подошвы сапог прямо сгорали, а если командиру что-то не нравилось, то следовала команда "бего-ом марш" или (и) команда "газы" и изволь идти (бежать) в противогазе.
    В основном все мне было знакомо, в чем-то я преуспел, а в чем-то не преуспел - не очень получались у меня оружейные приемы, все эти "на пле-ечо", "к но-оге", "на ру-уку", "на-а караул". Не очень мне удавалась стрельба из пулемета, особенно когда стреляешь не в одну мишень, а в несколько мишеней по фронту - надо правильно вести пулемет, не слишком его придерживая, но и не отпуская. Были нелады у меня и с намоткой сальника ствола и еще кое-что по мелочи.
   Через некоторое время начальство решило поручить мне комсомольскую работу в качестве комсорга роты и, вроде бы, я этим справлялся. Изменился характер моей деятельности. Учеба, конечно, продолжалась, но я получил кое-какую самостоятельность, появилась некоторая возможность снова заняться математикой. Я, например, пытался доказать лемму Дена и однажды мне показалось, что я ее доказал, но позже сам нашел ошибку в рассуждениях.
    В сентябре 1943 года я закончил курсы и был, наконец, отправлен а фронт. Некоторое время я находился в офицерском резерве первого Прибалтийского фронта в качестве комсорга офицерского батальона и затем был назначен командиром пулеметной роты 334-го полка 47-й Невельской ордена Суворова II степени стрелковой дивизии. Дивизия находилась на переформировании, она была пополнена молодыми ребятами, которых еще надо было учить.
   Это была, в основном, рутинная работа. Надо было научить молодых солдат элементарному воинскому мастерству и обращению с пулеметом. Но было и кое-что новое. Так мы опробовали провести стрельбу пулеметного взвода с закрытой позиции. Не знаю, применялось ли это на фронте, но выглядело это довольно эффектно. Не помню, как далеко стояли мишени, но мы их не видели, мы имели только данные для наводки пулеметов на цель: направление на цель, расстояние до цели и разность высот пулеметов и цели. Пулеметы стояли в некотором отдалении друг от друга, поэтому надо было рассчитать направление на цель и угол наклона для каждого пулемета отдельно. Пулеметы были установлены, раздалась команда "огонь" и наши пулеметы зататакали - мишени были поражены.
   В конце весны 1944 года наша дивизия двинулась пешим порядком места переформирования на отведенный ей участок I-го Прибалтийского фронта. Это был тяжелый переход, даже пулеметы солдаты тащили на себе, а я-то хорошо знал, как это тяжело - сам потаскал в свое время. С моей точки зрения, начало боев для дивизии было неудачным, а может быть, так и должно было быть. Немцы стояли крепко, наш полк был под непрерывным артиллерийским огнем и нес большие потери. Сначала все три мои взвода были при мне, а затем, как это обычно бывает в бою, я передал их стрелковым ротам нашего батальона, а сам находился при командире батальона на подхвате, выполняя, по ситуации, различные поручения. Например, когда молодые, по существу необстрелянные, бойцы не выдержали огня и побежали вместе с моими пулеметчиками, комбат приказал мне вернуть их. Но эти ребята совсем ошалели, и пришлось длинной очередью из автомата над их головами сначала положить их, а уж затем, когда они опомнились, вернуть обратно. За несколько дней таких "боев" я потерял все свои пулеметы, оставшихся бойцов забрали поредевшие стрелковые роты, и я окончательно обосновался при комбате - командир пулеметной роты без пулеметов и без бойцов! Через некоторое время, 23 июня началась Белорусская операция 1944 года. Наша дивизия, как я это теперь понимаю, выполняла роль чистильщика, то есть вела бои с арьергардными частями противника. Вот здесь мне удалось отличиться.
   Все это произошло как-то нечаянно. Мне, наконец, дали бойцов. Пулеметная рота стала стрелковым взводом и, следовательно, должна была вместе со всеми ходить в атаки. Но дело в том, что у моих солдат не было не только винтовок, но даже саперных лопат, это в 1944 году! Вести их в атаку, а они были людьми в возрасте, я никак не мог, поэтому я сказал им чтобы они шли сзади, а к вечеру обзавелись от раненых всем необходимым. Сам же с несколькими, невесть откуда взявшимися солдатами, пошел в атаку. Бой шел в лесу и мне повезло проскочить в стык немецких подразделений и уйти с этими солдатами далеко вперед от нашей цепи. Выйдя на правый фланг отходящей немецкой цепи (с другой стороны немцев не было вообще), мы обстреляли ее и остались здесь, заняв холмистую гряду. Я послал бойца, чтобы подтянуть к нам весь батальон. Вот и вся история, но это выглядело, как проявление героизма, и я был представлен к награждению орденом Боевого Красного Знамени. Кстати, к вечеру все мои солдаты, а они были людьми немолодыми и хозяйственными, обзавелись и винтовками и лопатками. Свой орден я получить не успел, так как через несколько дней, 12 июля, был тяжело ранен в очередной атаке. Забегая вперед, скажу, что я получил эту боевую награду только почти 50 лет спустя и не Красного Знамени, а Отечественной Войны II степени (к этому времени у меня уже был юбилейный орден Отечественной Войны I степени, полученный в 1985 году).
   Итак, 12 июля 1944 года, я был тяжело ранен в правую ногу. Пулевое ранение в ногу навылет (стреляли с близкого расстояния) общем-то не относится к тяжелым, но у меня был задет голеностопный сустав, а это губчатые кости, которые заживают с трудом.
    Первую операцию мне сделали в полевом госпитале, после чего отправили в санитарном поезде в глубокий тыл. По дороге моя нога страшно разболелась, и я мечтал только об одном - скорее бы приехать и лечь на операцию. Наконец наш поезд прибыл в районный город Шилово Рязанской области, я был помещен в эвакогоспиталь 2995, и вскоре мне была сделана повторная операция. Эта операция была значительно радикальнее первой: мне сделали резекцию голеностопного сустава и частично удалили пяточную и таранную кости. Для меня война, увы, кончилась, в 23 года я стал инвалидом!
   Я всегда боялся боли, боюсь ее и теперь, но на мою долю ее досталось сверх головы. Сами операции, как первая, так и вторая, проводились, конечно, под общим наркозом, и во время операции я боли не чувствовал. Не чувствовал я боли и непосредственно после операции, так как мне делали обезболивающий укол. Но нельзя же все время сидеть на игле - уколы были наркотические, поэтому приходилось терпеть, ограничиваясь слабыми обезболивающими средствами или вообще без обезболивания. Здесь даже математика не помогала!
   Операция была очень сложной. Ее мне делала молодая женщина-хирург. Ей было бы проще отрезать мне часть ноги чуть выше голеностопного сустава, и через месяц меня бы выписали домой. Но она пожалела молодого парня и оставила мне ногу, хотя и искалеченную. Ей пришлось рассечь голеностопный сустав, так что стопа соединялась с ногой только мышцами, затем обрезать головки сустава, удалив все пораженные части не только костей сустава, но и пяточной и таранной кости. От стопы осталась тонкая пластинка, которую она приставила к ноге. Правая нога стала, конечно, короче левой, но стопа была развернута так, что пальцы обеих ног оказались на одном уровне - блестящая операция. Я терзаюсь тем, что не помню имени этой женщины-хирурга. Надо сказать, что вообще ко мне в госпитале относились хорошо, и сестры не обходили меня своим вниманием, хотя, каюсь, иногда я того не заслуживал.
    В октябре меня выписали из госпиталя с загипсованной ногой. По-видимому костыли мне надоели, и я уехал из госпиталя с палочкой, прыгая на одной ноге. Я писал маме, что поправляюсь и уже хожу с палочкой - она ахнула, когда увидела это мое хождение. Три километра от станции до деревни, в которой мама жила, я пропрыгал на одной ноге. Я не ощущал своей физической ущербности, отчасти потому, что я не умею смотреть на себя со стороны, а отчасти потому, что таких как я было в то время много. Помню, например, как я стоял с моей девушкой у дерева, повесив костыли на сучок (я все же сменил палочку на костыли). Но в госпитале мне пришлось еще побывать, на этот раз в Казани, так сильно разболелась нога.
   Через несколько месяцев, немного встав на ноги, я написал в Ленинград в Университет о том, что я хочу продолжить учебу, мне прислали вызов для проезда и в сентябре я тронулся в далекий путь. Начался новый этап моей жизни.